Владимир Ковенацкий
Прозвучал таинственно и нежно На балконе голубиный стон. В мантию закутавшись небрежно Император вышел на балкон.
Возле самодержца не стояли Стражники с оружьем под полой. С набережной узкого канала Дворник помахал ему метлой.
И, как провинившиеся духи, Медленно с уходом темноты Расползались пьяницы и шлюхи, И вконец охрипшие коты.
Наступила утренняя свежесть — День и ночь связующая нить. Сумасшедший добрый самодержец На рассвете вышел покурить.
Мой дядюшка намедни спятил: Провозгласил в квартире вдруг, Что не чиновник он, а дятел, И в стену носом тук да тук.
Забрали дядю санитары, А комната осталась мне. Обои порваны и стары, Портрет Барбюса на стене.
Обрел я — дядюшке спасибо — Диван, два стула и комод. Сюда я девку пригласил бы, Но больно мерзкий я урод.
Вот пришла весна опять, Расцвела природа. Снова некого обнять В это время года.
Скоро буду все равно Лысым как коленка. Жизнь похожа на кино Студии Довженко.
Я личность очень незаметная, Хоть и устроился недурно. Есть у меня мечта заветная — Стать императором Сатурна.
Сижу, входящих лица путаю, Обед невкусный ем в столовой, И все мне кажется, как будто я Красавец в мантии лиловой.
Я бал в честь короля Меркурия Устроил на кольце планеты. В сосудах ароматы курятся, Сверкают гости, разодеты.
Кусочки звезд в оправы вставлены, Как отшлифованные камни, Ох, размечтался, крыса старая. На партсобрание пора мне.
В партере лысины блестели. Махал руками дирижер. Гремели трубы. Скрипки пели. Пылала сцена, как костер.
Молил князь Игорь о свободе Кончак в ответ басил: «Не дам!» Вдруг — женский крик, удара вроде, Удара в трензель: «В ложе! Там!»
И весь театр единым духом, Вздохнул, на ложу глянув: «Ах!» Там монстр сидел. С огромным брюхом. Горбатый. О шести руках!
В одной руке держал программу, Двумя — настраивал бинокль, Тремя — накрашенную даму Он обнимал, как осьминог!
Брат, открой! Свирепая метель. Стужа беспощадно жестока. Я в лохмотьях, бесконечна ночь!
Не могу ничем тебе помочь Я раздет. Я выпил коньяка. Я ложусь с любовницей в постель.
Неуютно, тоскливо и гадко, В подворотнях стоят упыри. Бредит похотью ночь-психопатка, Далеко, далеко до зари.
Узкий месяц в сиянии тусклом — Точно вестник грядущей беды. На асфальте заплеванно-гнусном Я целую ее следы.
Это было никем не замечено — Появилась вдруг человечина На блестящей витрине продмага.
Люди тешились нежностью вечера, Льнули девушки к парням доверчиво, Только я побелел, как бумага.
Духотища, пыль и зной, Прямо пекло сущее. У палаточки пивной Очередь длиннющая...
Кружек блеск, На мордах глянец, Из проулка, не спеша, Вышел пьяный оборванец С автоматом ППШ.
Эх... и дал он очередь! Уложил всю очередь...
Вот она, бездна. Дантовой глуше. Суньтесь туда — задохнетесь от смрада. Зачем же лезть человеку в душу? Не будьте психологами. Не надо.
Я ненавижу слово мы. Я слышу в нем мычанье стада, Безмолвье жуткое тюрьмы И гром военного парада.